Схимонахиня Иоанна (Патрикеева)

                                                Основные вехи жизненного пути:

22.08.1904 г. р., г. Москва
Из купцов
09.03.1916 — вступила в братство святителя алексея при Чудовом монастыре
04.08.1918 — проживала в г. Саратов
1920 — окончила гимназию
Послушница Серафимо-Знаменского скита
1922 — юридически оформлено ее удочерение еп. Серафимом (Звездинским), т.к. сопровождать в изгнании разрешалось только родственникам
30.04.1923 — сопровождает в ссылку в Зырянский край еп. Серафима
26.04.1925 — вернулась с владыкой в Москву
1926 — с владыкой в Аносиной пустыни на хуторе Кубинка
1927 — с владыкой в Дивеево
1932 — с владыкой в г. Меленки
1928 — пострижена в рясофор
11.04.1932 — арестована
24.06.1932 — освобождена
01.08.1932 — сопровождает в ссылку владыку в Казахстан, г. Гурьев, г. Уральск, г. Ишим
1937 — последовала за владыкой в г. Омск
1940 — вышивальщица в пос. Чисмены близ Волоколамска
1941 — певчая Ильинского храма г. Сергиев-Посад
1942 — пострижена в мантию, затем в схиму
1942 (сентябрь) — г. Дмитров
21.07.1980 — скончалась. Погребена на кладбище г. Дмитрова («Красная Горка»)

Из воспоминаний матушки Анны (Тепляковой) (полностью здесь):

Схимонахиня Иоанна (Анна Сергеевна Патрикеева)

Последнюю Патрикееву — схимонахиню мать Иоанну я не только знала совне, а я даже, можно сказать, и близка была к ней. Я ее знала, когда мне был двадцать один год, а она была года на три-четыре постарше. Она уже была инокиня, такой подвижнический образ жизни избрала. Потом она была четырнадцать лет в ссылке на севере. И когда она жила в затворе последние годы, она почти никого не принимала, но я к ней ездила.

Матушка Иоанна была близкой духовной дочерью архиепископа Серафима Звездинского. Он был монахом Чудова монастыря, а в их семье ни одного праздника не упускали, чтобы не поехать в Кремль, на службу в Чудов монастырь. Она еще была маленькой девочкой, с бантиками. И когда служил Владыка, ей разрешали на кафедре присесть — и так она всегда сидела на кафедре. С того времени она выбрала духовным отцом именно Владыку Серафима. Так оно и было до конца.

Где бы ни был Владыка, Анна Патрикеева всегда была в тех местах.

Он был Владыка Дмитровский. Там был Борисоглебский женский монастырь. Когда уже советская власть не разрешала жить в своей епархии и жили кто где, Владыка Серафим при мне всю зиму жил в Аносиной пустыни. И матушка игуменья Борисоглебского Дмитровского монастыря дала инокиню, мать Клавдию, Владыке для необходимого ухода за ним. Патрикеева Анна тогда уже была монахиня, мать Иоанна. Они втроем у нас жили в Аносине всю зиму. Это было примерно в 27-м году.

Потом Владыку Серафима Звездинского вызвали и дали ему выезд в Диве-ево. И Владыка Серафим, как матушка Иоанна мне рассказывала, очень просил матушку игуменью Дивеевскую, чтобы она разрешила ему служить. Матушка сначала как бы боялась, времена уже были не столь легкие, но потом все-таки она согласилась и дала возможность Владыке Серафиму служить (полуподвальный храм был у них), и дала двух певчих. Владыка там служил около года.

Но потом Владыку Серафима забрали оттуда и сослали…

* * *

Спустя уже много лет я встретила Анну Сергеевну, тогда уже схимонахиню матушку Иоанну, в храме Петра и Павла на Преображенской площади, где она некоторое время была алтарницей. Это был приход моих родителей, я там жила (при Хрущеве его взорвали). Тогда там служил митрополит Николай Крутицкий. И там же служил священник о. Б. Он еще был совсем юный и, как я помню, такого поведения, какое многих смущало, кто знал матушку Иоанну. Как это она, схимонахиня, себе духовного отца выбрала о. Б.? Поведения, мол, такого — в ресторанчик, и все это, — его влекла эта сторона. Но матушка Иоанна, премудрая, воспитанная Владыкой Серафимом Звездинским (и вообще вся семья такая), и она так его вела… Мудрейшая схимонахиня, мудрейшая. И матушка о. Б. до последних дней жизни матушки Иоанны не оставляла ни в чем и никогда. Она-то, можно сказать, мудро поступила со своей половиной, с о. Б., что так привязала его к матушке Иоанне.

Вдруг матушка Иоанна исчезла. Потом мне сказали, что она тайно живет в таком-то месте: кто-то ей подарил домик в деревне Дубки, в четырнадцати километрах от Дмитрова. На краю деревни старая избушка-развалюшка стоит, бурьяном кругом обросла. Под одной крышей дом, двор, коридорчик. Участок две сотки… Вот в этой избушке ее поселили, и она ушла как бы в затвор. О. Б. с матушкой все там устроили, обклеили обоями, заготовили дрова на всю зиму.

Матушка Иоанна сама писала иконы, в домике на стенах везде были ею писанные иконочки.

Две женщины из этой деревни о ней заботились — одна носила ей эти дрова на всю неделю, а другая воды. Она никаких супов себе никогда не готовила. Вообще вела строжайший образ жизни. Но и, конечно, хоть чистенько было, но все это худое, как решето. Она однажды мне на Рождество прислала открытку. Пишет, извиняется, что не может кончить письмо: чернила застывают и пальцы обморожены.

Она почти никого к себе не принимала. Только о. Б. очень часто приезжал приобщать ее со Святыми Дарами, и особо заботилась о ней его матушка.

Я тайно к ней ездила. Когда к ней приходишь, то она тут же прочитает молитву, спросит, как мы живы-здоровы, — и на этом у нее весь разговор кончается. Только о духовном…

И однажды было уже поздно, и она меня оставила ночевать. Я говорю:

— Матушка, уж больно холодно у вас в комнате.

— Это ничего, вот крысы одолели.

Господи, помилуй, крысы! А я их видеть не могу, я прямо могу от разрыва сердца умереть, я, наверное, один раз в жизни смогла только взглянуть на это существо. Страшно боюсь, страшно боюсь. И когда она это сказала, я говорю:

— Как, матушка, у вас крысы? Она говорит:

— Да, одна крыса вздумала у меня на кровати, на моем диванчике, крысят выводить.

Я как услышала, Господи, Боже мой! Это можно прямо сознание потерять.

— Но я, говорит, осторожненько пододвинула стульчик, положила тряпицу там, осторожненько перенесла эту крысу.

А выросла в позолоченных кроватках! Вот ведь в чем дело-то!

Я ее звала к себе жить, но она отказалась.

К ней в ту пустыньку дважды жулики лезли. Однажды лезет жулик, выставил раму, и рама падает. «Я скорее, — говорит, — в коридор и закрыла со стороны коридора дверь. А у меня что взять? У меня были очень памятные маленькие часики, он взял их, и рублей пятнадцать денег он взял. Больше ничего не взял. Книги у меня были в коридоре». Другой раз на Пасху кулич, пасочку у нее украли.

Так она и жила: эти две женщины аккуратно за ней ухаживали, о. Б. приезжал причащать — в общем, она живет и радуется своей «пустыне»: «Ничего, что холодно, ничего, что крысы, — самое главное, что это пустынное место!» Это ее очень сильно устраивало.

* * *

Потом начал трещать потолок. Матушка о. Б. позвала, этих женщин, которые ухаживали, воду ей носили, картошку и дрова, говорит: «Вот обрушится, а ведь, пожалуй, председателю-то вашего сельсовета не очень хорошо будет». Председатель действительно решил: «На самом деле, старушку надо куда-то пристроить».

И выхлопотали срочно. На краю Дмитрова был выстроен четырехэтажный дом для слепых. Ей на втором этаже дали комнату. Но в квартире еще муж с женой и две дочки. Я приезжаю уже туда, она говорит: «Замечательная семья! Меня ничем не беспокоят». Она не пользовалась ничем, только ночью пользовалась туалетом и брала воды себе в чайничек. А девочкам на стол, на кухне конфеточки клала. А чтобы слышно не было, когда бегают детки, так изнутри своей комнаты она ватное одеяло повесила. О. Б. приезжает аккуратно, ее причащает, матушка заботилась о всем.

Я говорю:

— Матушка, как же вам теперь хорошо, как хорошо! А она говорит:

— А все-таки свою пустыньку мне жаль. Прожила она около трех лет в Дмитрове.

Однажды приехал о. Б. причащать ее. Причастил и говорит:

— Ну, матушка, теперь я приеду на Казанскую (это дней через десять).

— Нет, батюшка, не успеешь. Приезжай, пожалуй, денька за два пораньше. Он ее послушался, приехал, причастил — и в тот день она Богу душу отдала.

Мне сообщили, я на похоронах была. Он ее отпевал.